30 апреля в Старооскольском театре для детей и молодежи состоялась премьера спектакля «Стеклянный зверинец» по пьесе Теннесси Уильямса. К концу мая при неизменных аншлагах постановка была показана уже 4 раза. В один из них стать зрителем драмы воспоминаний посчастливилось и мне. Более того, по окончании спектакля довелось пообщаться с режиссером-постановщиком Семеном Лосевым.
Фабула
Наверное, будет намного проще всем, если сразу кратко описать суть этой пьесы Уильямса. Действие происходит в Америке в 30-е годы минувшего столетия. Персонажей всего четверо, трое из них – члены одной семьи. Лаура (Ирина Степанова), закомплексованная девушка-хромоножка, единственным увлечением которой является коллекционирование стеклянных фигурок животных — собственно, они и есть — «стеклянный зверинец». Том (Петр Бежин, Николай Шестак), ее старший брат, поэт и мечтатель, работающий в магазине продавцом, планирующий сбежать служить на флот.
Их мать, Аманда Вингфилд (Лариса Гурьянова), в прошлом светская львица, неудачно вышедшая замуж за почтового представителя, бросившего ее и детей много лет назад, в настоящее время вынужденная жить на средства, зарабатываемые сыном. Основная деятельность: домохозяйка, преимущественно занимающаяся поддержанием должного уровня морального духа в семье. В этом она настолько «преуспела», что дочь панически боится быть с ней откровенной, а сын не в состоянии сдерживать грубость в попытках противостоять ее занудству. Собственной навязчивостью Аманды становится стремление «пристроить», то есть, выдать замуж дочь, для чего она постоянно готовится к встрече т. н. «визитеров» — потенциальных женихов Лауры. Однако им неоткуда взяться, так как девушка в виду особенностей самооценки не проявляет в этом направлении никакой активности.
Аманда упрашивает Тома пригласить на ужин кого-нибудь из коллег, что тот и делает. Так на сцене появляется четвертый персонаж – Джим (Егор Лифинский, Андрей Горшков). Случайно оказывается, что Лаура еще в школьные годы была безответно влюблена в него, они даже были знакомы и пользующийся популярностью у девушек молодой франт, шутя, называл ее «голубой розой». Встреча пробуждает надежду, она растет с каждой минутой, апофеозом становится танец, в котором Лаура уже полностью доверяется Джиму. Он вновь очаровывает ее, но, сам внезапно осознав, что играть с таким типажом в кошки-мышки – в высшей степени аморально, признается, что обручен. Сердце девушки разбито, мать в отчаянии, она упрекает Тома, чаша терпения которого, наконец, переполняется, и тот «отправляется по стопам отца» — пятого персонажа, все время присутствовавшего на сцене в виде портрета на стене. «Персонажем» он, конечно, является условно, но заслуживает упоминания, так как многие монологи Аманды и Тома строятся вокруг него или обращены к нему.
Как все банально, не правда ли? Однако в последние 70 лет редко какой уважающий себя режиссер не предпринял попытку поставить эту пьесу на сцене своего театра. Известны также не менее пяти экранизаций. Не берусь говорить за все подмостки, но известно, что на Бродвее у постановки был оглушительный успех. И вот, в числе очарованных, а точнее потрясенных зрителей – уже и старооскольцы. Как это происходит, в чем суть театральной магии в данном конкретном случае, я попытаюсь рассказать вам ниже.
Вызов
Если вы решите ознакомиться с пьесой в печатном виде, то, во-первых, она вряд ли произведет на вас сколько-нибудь сильное впечатление как литературное произведение. Во-вторых, если вы будете достаточно вдумчивы, то, возможно, обратите внимание на то, что во вступлении содержатся такие рекомендации, в которых автор то ли издевается над будущими постановщиками, то ли бросает им вызов. Впрочем, можно допустить и то, и другое: «Эти замечания не готовились как предисловие только к этой конкретной пьесе. Они касаются представления о новом пластическом театре, который должен сменить выдохшийся театр реалистических традиций, если, конечно, театр должен вновь обрести свою жизненность как часть нашей культуры». Признаться, очень хочется воспроизвести эти рекомендации целиком, но тогда размер статьи похоронит вероятность ее прочтения широкой аудиторий. Но кое-что обязательно следует привести! Итак: «Она /центральная музыкальная тема/ отражает поверхностную яркость жизни, но с оттенком неизменной и невыразимой грусти, лежащей в ее основании. Когда вы смотрите на изящное стеклянное изделие, две вещи приходят на ум: как оно прекрасно и как легко оно может разбиться. Обе эти идеи должны быть вплетены в повторяющуюся мелодию, которая то появляется, то исчезает из пьесы, словно ее приносит непостоянным ветром. Это связующая нить и соотношение между повествователем с его отдельным местом во времени и пространстве, и героями его рассказа». Ну и, далее в том же ключе. Чувствуете уровень задачи?
— Семен Михайлович, простите, но мне кажется, это постановка – как бы экзамен на сверхмастерство. Вы как бы доказываете себе что-то… Нет? Могу ошибиться, но мне кажется, что это самая сложная вещь, из поставленных вами.
— Да, ничего сложнее ранее я не ставил. Причем, я говорю конкретно об этой, старооскольской, постановке. Потому что до нее была рижская. В 2008-м году мы поставили дипломный спектакль «Стеклянный зверинец» со студентами рижского русского курса. Музыку написала студентка курса Карина Бутова. Она сама играла Аманду, была внутри атмосферы и сочиняла, исходя из моих репетиций. Кстати, и декорации там придумывала и осуществляла наш оскольский художник Татьяна Сопина. Это ее идея — корабль. Там — упрощенный, здесь — в два яруса. Но здесь мы пересочинили спектакль. И декорации, и музыку, и шесть месяцев уточняли взаимоотношения. Мы попытались исправить всё, что там не получилось. А получилось там одно: роль Лауры, которую играла Ирочка Степанова. И когда она приехала из Риги в Оскол, я решился снова вернуться к Уильямсу. Кстати, в Риге спектакль был поставлен сравнительно быстро, потому что задачи были иные: проявить органику студентов, не более. Но ни о каком классе, уровне постановки речи быть не могло. Там не было ни Ларисы Яковлевны, ни Пети Бежина, ни Коли Шестака, которые на одном уровне играют Тома, там не было Андрея Горшкова, который за два года обучения вырос настолько, что мы решились попробовать его на роль Джима вместе с уже опытным Егором Лифинским. Кстати, и музыка самых сильных номеров дописана уже здесь в Осколе Сергеем Скуридиным. (Поцелуй Лауры и Джима, возвращение к жизни Аманды, скрипки — встреча, воспоминания Лауры и Джима). Вот сейчас к нам в гости приехали Аня и Алеша, студенты 2008-ого года, наблюдавшие за постановкой в Риге. Они подтвердили, что наш спектакль — выстраданная и уже гармоничная доработка той наметки, которая была создана 6 лет назад.
— На мой взгляд, вам удалось невозможное: в пьесе всё – музыка! Всё настолько гармонично взаимосвязано, что, кажется, все это собрано вместе не искусственно, будто все это произросло как один живой организм! Ну, чудо же, ей Богу! Как это вообще возможно сделать? Что все-таки было самым сложным в производстве?
— Спасибо. Самое сложное – точно сочинить дополняющий очень важный момент сплетенных взаимоотношений. Труднее ничего не было, потому что задача — соединить высочайшую степень подробности проживания с поэзией всего происходящего. Это могут выполнить в сговоре со мной, в дополнении меня, в пробах, поиске только очень сильные артисты, то есть, воспитанные в одной группе крови. Иначе не выйти в целостность при вспышках памяти. Вспышки памяти, где каждая сцена на пике обострения обстоятельств, а отношения доведены порой до абсурда. Тупик, неразрешимость проблемы — признак классической драматургии. В сумме в идеале чуть ли не притча. Задевающая до волнения, а иногда до боли. Только при этом условии зрители говорят самое дорогое: «Мы не заметили, как прошло время».
Кухня, или как это сделано
Большинство постановщиков «Зверинца» «строят» на сцене некий стеклянный дом, стеклянную коробку, как бы усиливая и без того мощную символическую подоплеку произведения. Неплохое, хотя и прямолинейное решение, навязывающее зрителю восприятие персонажей как экспонатов. Лосев сотоварищи изобрел ход, позволивший всему этому действу перейти на совершенно иной уровень. Суть его в том, что поскольку вся пьеса является рассказом моряка (по тексту), значит, фактическими декорациями может быть… корабль! А квартира – это воспоминание, и как всякое воспоминание оно есть след, отпечаток прошлого в настоящем. То есть, логично было бы вписать одно в другое — технически совместить квартиру и корабль! Для этого пришлось строить второй ярус в виде палубы, на который помещают Тома почти во всех случаях, когда он является рассказчиком, а не действующим лицом из прошлого.
Присутствуя во многих сценах из прошлого, рассказчик в глазах зрителя приобретает некое инфернальное выражение. Ну, то есть, наше восприятие, наполненное некоторыми кинематографическими штампами, рисует его в сознании как нечто бестелесное – то ли как ангела, то ли как душу персонажа. Он все видит, но ничего не может сделать. Все, что он может – это наблюдать и… страдать от своей беспомощности (и это блестяще удается сыграть Петру Бежину!). В любовной сцене он, будучи тем самым третьим лишним, все-таки 100% времени присутствует на сцене! Более того, он постоянно перемещается по своему второму ярусу вслед за ней, выхватывая ее лучом фонаря. Он здесь – и любящий брат, и невозможный муж, и несуществующий, но незримо присутствующий в пьесе отец. Он – ревнивец, который не может пересилить себя, чтобы не подсматривать, но который должен отдать ее другому, превозмогая в душе собственническое, инстинктивное. Но не только это движет им. Он как будто пытается найти, увидеть тот момент, когда он мог бы все изменить и, может быть, спасти свою Лауру.
Невозможно переоценить и работу Ларисы Гурьяновой. Ей Лосевым была доверена сложнейшая задача, формирующая те самые «сплетенные взаимоотношения». Аманда – кто она? Сварливая и скупая зануда, калечащая психику детей и отталкивающая от себя мужчин, или все-таки в первую очередь заботливая и любящая мать, цепляющаяся за прошлое, потому что настоящее слишком контрастирует с ее сутью, контрастирует настолько, что обязано ее саму погубить? Чтобы ответить на этот вопрос Лосев вводит в постановку сцену, не прописанную в источнике. В минуту отчаяния его Аманда порывается совершить самоубийство, но колеблется и, в конечном счете, остается нести свой крест до конца. Ответственность за дочь – главный жизненный мотиватор персонажа Гурьяновой. В нем гораздо больше любви, чем может показаться при прочтении пьесы! Но в, то же самое время, существует и Аманда-нарцисс, Аманда-деспот. То есть, играется не плоский, а сложный многомерный образ, слету дать которому нравственную оценку практически невозможно! Благодаря всему этому зритель испытывает некий диссонанс, а внутренний нерв пьесы постоянно обостряется, как бы доводя до нужной кондиции зал.
Ну и Лаура…Если разбирать психотип, то кроме сочувствия ничего этот персонаж вызывать не должен. Ну не за что там зацепиться, если смотреть отстраненно, издалека. Характер? Нет! Какие-то таланты? Нет! Достижения хоть в чем-то? Тоже нет! Ничего нет! Есть расстройство психики и сублимация всех возможных человеческих чувств высшего порядка в заботу о коллекции стеклянных зверушек. Но как при такой внутренней пустоте заставить зрителя сопереживать? Да никак! И потому фантастическая работа Ирины Степановой состоит в заполнении этой глобальной пустоты какими-то тонкими характерологическими мелочами, формирующими, в конечном счете, образ не пустой, а неестественно чистой души. Чистой до состояния стеклянной прозрачности.
Зал не ожидает хэппиэнд. Слишком много всего указывает на то, что приближающаяся развязка будет трагичной. Однако автору, а вслед за ним и режиссеру-постановщику удается заманить зрителя в ловушку, и вот уже он, зритель, кружится вместе с Лаурой в танце, вот он уже готов поверить, что счастье возможно и эта несчастная будет спасена. Вот уже он вместе с ней переживает самый светлый момент в ее жизни, момент когда она, кажется, в шаге от того, чтобы покинуть свой стеклянный зверинец, перестать быть столь же безжизненной фигуркой, как и прочие его экспонаты. Но это не сказка про «Золушку». Еще мгновение — и возлюбленный отказывается от героини, все надежды, только что возникшие из ничего, в ничто и уходят. Все рушится мгновенно, жизнь заканчивается едва успев начаться. Именно так – жизнь, не больше не меньше – то есть то, что большинство проживает в течение десятков лет, здесь проживается героиней за несколько минут. Это глупо, ненормально, неестественно! Но в этом суть персонажа, и это блестяще играет Ирина! Ничто из всего произошедшего до сих пор на сцене не имело бы смысла, если бы ей не удалось сыграть абсолютную несчастность и просто вселенское разочарование. И сделано это в высшей степени тонко. Никаких «заламываний рук» и прочих «спецэффектов», за которые обычно ругают театр. Просто глаза, просто взгляд существа, стеклянная душа которого только что разбилась на мельчайшие осколки, которые не собрать и не склеить. И зритель чувствует это. Он вместе с героиней душевно умирает в эту секунду. В зале – полно мокрых от слез лиц.
Однако ж это еще не конец! Дальше у Уильямса идет финальный монолог Тома, который ставит точку в повествовании. Напомню: Том покидает мать и сестру, сбегает, как и много лет назад его отец. Но где бы позже он ни был, не может избавиться от воспоминаний о сестре. «О, Лаура, Лаура, я пытался оставить тебя позади; я верен тебе больше, чем хотел бы! Я достаю сигарету, я перехожу улицу, я бегу в кино или в бар, я беру что-нибудь выпить. Я обращаюсь к ближайшему незнакомцу — все, чтобы только задуть твои свечи! Ибо сейчас мир освещен молнией! Задуй свои свечи, Лаура — и прощай…»
Здесь все сцены мира оставляют на мгновение зрителя наедине со своими чувствами. На то самое мгновение, которое отделяет последнюю реплику актера от аплодисментов зала. Но Лосев пошел еще дальше. Он добивает и без того потрясенного зрителя! Его рассказчик внезапно сообщает, что это автобиографическое произведение, то есть, Том – и есть Теннесси Уильямс, действительно бросивший в подобной ситуации свою сестру, и мучившийся от этого всю оставшуюся жизнь. Все действительно очень плохо закончилось в этой истории для Розы (таково истинное имя его сестры) – вскоре она попала в дом для душевнобольных и так никогда и оттуда не вышла, несмотря на то, что все авторские гонорары от постановки этой пьесы ее знаменитый и успешный брат перечислял на лечение. Деньги, при всем их всемогуществе, не в силах повернуть время вспять, чтобы вернуться туда, где стеклянный единорог еще не упал со стола и не лишился своего рога, где еще можно что-то изменить. Или…нельзя?
С этим вопросом Лосев оставляет обескураженного зрителя. Зал ошеломлен и подавлен. Да, подавлен, как бы это не диссонировало с существующими тенденциями стремиться выдавать и потреблять позитив. Театр – это совершенно не обязательно позитив. Театр – это прививка чистотой, и то, что в месте «инъекции» некоторое время болит и покалывает, — это нормально. Сопереживания, а не позитива не хватает нашим душам сегодня, через него происходит их очищение. Пусть небольшое, пусть временное, но это как раз то, зачем стоит идти в театр.
Андрей Дубровин
Источник.