К юбилею актера Старооскольского театра для детей и молодежи Евгения Васильевича Батурина был запланирован бенефис. Актер должен был сыграть чеховскую «Лебединую песню». Пьеса Чехова великолепно отвечала настроению самого актера. Хотелось ему исполнить свою лебединую песню. Премьера нового спектакля сорвалась — Батурин травмировал ногу и попал в больницу. Кто-то из друзей, пытаясь посочувствовать Батурину, полушутя, полусерьезно сказал:
— Не огорчайтесь, Евгений Васильевич. Какие ваши годы: не сыграли «Лебединую песню» в 95-летний юбилей, сыграете в следующий. В ваше столетие «Лебединая песня» прозвучит ещё торжественней.
Да, дорогой читатель, вы не ошиблись, не ослышались. Евгению Васильевичу — 95. Он родился в 1912 году. Это за год до празднования в России 300-летнего юбилея царской семьи дома Романовых, за два года до Первой Мировой войны, за пять лет до Великой Октябрьской революции, или как сейчас называют это событие: до октябрьского переворота. За свою долгую интересную жизнь Батурин пережил крах монархии, две мировые войны, распад Советского Союза и возрождение России.
Уникально не то, что до сих пор Евгений Васильевич в хорошей физической форме, живет и здравствует. Он в 95 лет подготовил и хотел сыграть сложное литературное произведение классика. Уникален случай, когда в 95 лет актер играет в спектакле главную роль.
В детстве он был робок и застенчив. Никогда не стремился при гостях вскочить на табуретку и громко с выражением прочитать стишок, наоборот, забивался в угол, когда гости просили что-то его исполнить на бис. Не было у Жени куража, а без куража какой же артист? Отец же, коренной москвич, был увлечен оперным пением. Учился у композитора Ипполита Иванова, разучивал оперные партии Шаляпина, любил посещать Большой художественный театр с сыном. Там играли великие актеры первого поколения Большого: Москвин, Качалов. Василий Иванович дружил с Есениным. Но Жене запомнились не стихотворение Есенина, посвященное собаке Качалова: «Дай, Джим, на память лапу мне». А несколько неприличных строчек из цикла «Москва кабацкая». Их с увлечением цитировали дворовые мальчишки. Женя не осознавал тогда, что встречается, видит великих современников.
Но театральное будущее мальчика было предопределено. Культурная среда способствует творческому развитию. Женя стал играть эпизодические роли в школьном драмкружке и в рабфаковской «Синей блузе». «Синяя блуза» была скорее не театральной студией, а живой газетой. В ней ставились сценки на злобу дня. Критиковали пьянство, и Женя декламировал:
— Эй, крестьянин, хлебни-ка разок! Покажи свой российский характер!
Характер у крестьянина после стакана самогонки становился прескверным, и Женя всеми актерскими средствами изображал его. Характер, конечно. А через несколько минут уже окунался в глубокую древность. Читал «Смерть гладиатора»:
— Ликует буйный Рим. Торжественно звучит…
Школа, где учился Батурин, при старом царском режиме была реальным училищем со строительным уклоном. Этот профиль остался в школе и после революции. Учеников старших классов то ли на практику, то ли по мобилизации отправляли трудиться на строительство Бобриковского химкомбината. Там они таскали кирпичи в котлован, месили раствор, устраняли брак, который, по словам руководства, наделали «вредители».
После школы Батурин поступил в театральное училище при театре «Пролеткульт», который находился в здании теперешнего театра «Современник». Евгений Батурин познакомился со студентом-однокурсником Сережей. Фамилия Сережки была Столяров. Это он потом станет знаменитостью, снявшись с Любовью Орловой в кинофильме «Цирк». Советские зрители хорошо помнят сцену из фильма, где Столяров и Орлова, по-спортивному подтянутые, идут на параде и распевают впервые, ставшую затем надолго известной, песню «Широка страна моя родная».
Евгений Батурин играл в постановке режиссера Алексея Дикого немецкого матроса, принявшего участие в восстании на корабле. Сыграл неплохо, и это повлияло на его распределение. Он стал красноармейцем. Служил в Смоленске и одновременно боец Батурин являлся артистом театра Красной Армии. Командовал округом легендарный Уборевич, который под руководством Фрунзе в гражданскую добивал на юге России белогвардейцев. Когда Михаил Васильевич однажды попытался подробнее растолковать Уборевичу суть армейской операции, тот возмутился:
— Я командарм, а не мальчик. Мне уже 24 года.
Зато Уборевич окончил военную академию, стажировался в Германии. В 1937 его как немецкого шпиона арестовали. Батурин в это время дежурил в штабе. Врага народа Уборевича увели конвоиры, а дежурного Батурина, хотя он играл когда-то немецкого матроса, оставили стоять навытяжку у тумбочки дневального. Слухи, что вокруг нагло действуют немецкие шпионы, ходили до начала войны.
После демобилизации Евгений Васильевич вернулся в Москву и стал работать в театре им. Гоголя. Театр ставил «Любовь Яровую», «Генерального консула». В «Генеральном консуле» Батурин играл японца. С ярко выраженной славянской внешность ему, чтобы изменить её для роли, нужно было долго гримироваться. Намного дольше, чем он играл роль японца. Такие вот контрасты профессии.
Театр относился к транспортному ведомству и в распоряжении труппы для гастролей был железнодорожный состав. Перед войной эшелон уехал с артистами на Дальний Восток, да так и остался там «театром на колесах» до 1943 года.
Свежие сибирские дивизии перебрасывались для обороны Москвы. Евгению Васильевичу запомнились молодые задорные лица красноармейцев. Они радовались, что попали на спектакль театра перед отправкой на фронт. Азартно аплодировали и уверяли артистов, что, как только разобьют врага, недели через 3—4 вернутся посмотреть премьеру нового спектакля. Батурину спустя пару месяцев удалось увидеть представителей этой дивизии. Их осталось только двое: командир и комиссар. Они сидели с краешка на креслах третьего ряда. Остальные бойцы не возвратились. Не три — четыре недели пришлось воевать, а четыре года.
А театр вернулся в Москву. Там работал эвакуированный театр из Минска. Главным режиссером в нем был первый учитель Батурина Дмитрий Орлов. Он обрадовался встрече, пригласил Евгения работать к себе в театр, и вместе с труппой Батурин двинулся на Запад в Минск. Но столица Белоруссии была почти полностью разрушена фашистами. Их артиллерия и авиация камня на камне не оставили от здания театра. Актеры двинулись в Гродно. Обслуживали бойцов фронта, которым командовал Рокоссовский. Стояли, как говорят фронтовики, вторым эшелоном. Но если учесть, что штрафные ударные батальоны Рокоссовского шли впереди кадровых военных, то можно сказать, что были они в третьем эшелоне.
И вот восстал из руин и пепла театр Минска.
В Минске наступил мой звездный час, — вспоминает Евгений Васильевич. Я чувствовал, что многое могу сделать. Кураж появился. Смело выходил на сцену, без всякого смущения. Воспринимал партнера не как актера, а как живого человека. Из сострадания к его беде мог заплакать, а переживал стресс так, что мурашки по телу бежали. Кожей чувствовал публику, что она внимает мне и слышит каждое слово. Иногда в комедии бывает так: выходит артист на сцену, а публика, которая только что покатывалась со смеху, затихает, наступает тягостное молчание. В таких случаях комедия превращается для актера в трагедию. Это пострашнее, чем если бы тебя тухлыми яйцами и гнилыми помидорами забросали.
Ах, как легко ему игралось. Удавались все роли без исключения. Барон Тузенбах из чеховских «Трех сестер», король Лир Шекспира, или роль Шурки в «Старых друзьях»на дались ему на одном дыхании.
Дмитрий Орлов заметил его потенциальные возможности режиссера и даже посоветовал:
— Попробуй себя в режиссуре. Думаю, что у тебя это получится.
Орлов оказался прозорлив, режиссер из Батурина получился. Его даже пригласили в закрытый режимный город атомщиков Саров, хорошо известный теперь как Арзамас-16. Там поручалась ему организация собственного городского театра. Евгений Васильевич на столь лестное предложение соблазнился. Одним из пунктов договора с атомщиками была стажировка у режиссеров МХАТа. От такой неожиданной удачи, свалившейся на его голову, как гром среди ясного неба, у него голова и закружилась.
Орлов пытался отговорить Батурина. Сулил различные блага, что он через год и заслуженным, а может быть, и народным артистом станет, но Евгений на уговоры не поддался.
Потом, да и сейчас, вспоминает этот эпизод биографии с сожалением. Его актерская и режиссерская карьера сложилась бы более удачливее. Он сумел испытать триумф звездного часа, а вот звездную судьбу упустил из рук. Не хватило терпения, опыта. Шанс, который дается один раз в жизни, не использовал. Понял свою роковую ошибку поздно. Но возвратиться назад никому не удается. Свято место пусто не бывает.
В первое время, став режиссером, Евгений навязывал свое мнение актерам. Репетируя роль, показывал им, как он бы сыграл ту или иную роль. Требовал беспрекословного подчинения своему замыслу. Актеры старались, но не всегда выходила у них роль выразительно. Потом стало закрадываться сомнение.
— А в чем же может выразить актер свою индивидуальность, если я ему и пикнуть не позволяю?
Вспомнил, как учил его играть роль Алексей Дикий. Он отрешенно сидел в зрительном зале и ничего не подсказывал. Батурин внутренне возмущался:
— Сидит и ничего не делает. Тоже мне режиссер. Ведь репетирую главную любовную сцену, а он и бровью не ведет.
Во время минутной передышки подсел к Алексею Денисовичу.
— Ну, как играю? Ты все молчишь и молчишь.
— Если честно, то неважно, — ответил Дикий. — Ты посмотри, посмотри, какие у неё глаза? Кажется, искрятся любовью. Но она же обманывает тебя! Ты видел, как промелькнула на лице улыбка? Да даже не улыбка, а её тень. Как язвительно дрогнули уголки её губ? А ты ничего этого не заметил.
Сцену признания в любви Батурин сыграл великолепно. Вот тебе и «ничего не делает» режиссер. Одним замечанием вывернул роль наизнанку.
Вспоминал Евгений Васильевич Дикого, когда он сыграл роль Сталина в фильме «Третий удар». Вождь вызвал Алексея Денисовича в Кремль.
— Неправильно изображаете образ вождя, товарищ Дикий, — упрекнул его Иосиф Виссарионович. — Товарищ Сталин невысокого роста, а у вас он под два метра. Сталин говорит с явным акцентом, а вы на чистом литературном русском языке. Неправильно это.
Дикий не растерялся:
— А я, товарищ Сталин, играю не образ вождя, а представление нашего народа о вожде.
Сталин хитровато улыбнулся в усы и напоил Дикого до полусмерти. Сталину нравилось, как играет Дикий.
Стажировка во МХАТе вообще открыла глаза на режиссуру. Режиссер, как термометр, должен чувствовать накал и температуру игры актера. Понимать: жив человек или его организм впадает в кому.
МХАТ, по мнению Батурина, — основная школа всей режиссуры России. Главная и высшая. Прорабатывая пьесу, сценарий от начала — возникновения замысла, до кульминации, до конца не стоит выискивать детали, которые смогут поразить зрителя. Не надо сиюминутно поражать почтенную публику. Следует заставить зрителя задуматься над смыслом, над идеей пьесы. Понять автора — в этом и заключается талант режиссера.
Евгению Васильевичу не нравится новое веяние современных режиссеров, которые не стремятся раскрыть в пьесе автора глубоко и интересно. Они, выдрав кусок авторского текста из его контекста, забавляют рядом современных сюжетов. И сотворяют какой-то конгломерат из этого месива. Батурин считает, что если поддаваться современному течению, то не сумеешь совершить то вечное, что переживет века. Как пьесы Шекспира, которые актуальны спустя четыре столетия.
— Михаил Кедров, главреж МХАТа, советовал мне не пытаться скопировать его действия, перенести без творческого осмысления в свой театр, — говорит Батурин.
— Не старайтесь делать то, что делаем мы, — посмеивался Михаил Николаевич. — Трудно изучать высшую математику, не познав азы арифметики. Не думайте, что я пытаюсь скрыть от вас секреты мастерства. Если вы их бездумно перенесете в другой коллектив, то заимствованная система покажется актерам китайской азбукой. Не подгоняйте чужие методы под себя. Докапывайтесь до корней.
Михаил Николаевич приводил в пример неожиданное решение роли Арбенина в пьесе Лермонтова «Маскарад». Арбенин совершает преступление, он морально повержен и физически падает по замыслу Мейерхольда на сцене. До падения он нес подсвечник с горящими свечами. Упав, держит его перед собой как флаг и читает лежа монолог.
— Как Мейерхольд додумался до такого решения, — размышляет Евгений Васильевич, — непонятно. Трудно понять творческий процесс у другого человека. Кто знает, почему шахматист сделал именно такой ход, а не другой? А, оказывается, Мейерхольд, два дня до этого заперся в своей комнате режиссера, непрерывно курил, и вдруг пришло озарение. Получился шедевр. Но озарение не может возникнуть без определенной школы. У провинциального режиссера бывает, возникает оригинальный замысел. Но от недостаточной подготовленности, без фундаментальной школы не увидит, что его оригинальная находка совсем не подходит к той пьесе, которую он собрался ставить.
Можно взлететь в небеса, в заоблачную высь, а удержаться на достигнутой высоте трудно. Хорошо, если, рассчитав силы, начинаешь постепенное снижение, чтобы безболезненно вернуться на нашу грешную, на такую любимую и привлекательную землю. Плохо, если гордыня не позволит понять, что ослаб, и ты камнем грохнешься вниз. И чем выше сумел взлететь, тем больнее ударишься о землю.
Однажды на репетиции Батурин до того измотался, что в изнеможении опустился на краешек сцены. Не смог пройти в зал, чтобы отдохнуть в кресле. Сил не хватило.
— За одну репетицию я проигрываю ролей десять, показывая как их надо играть актерам, — думал он. — Затем выпускаю спектакль, актеры его играют, зрители восторгаются их игрой, хлопают, бурно выражая восторг, а про меня в этот момент никто и не вспомнит. А я, как неприкаянный, стою в одиночестве за кулисами. Никому не нужный — ни зрителям, ни актерам, совсем как посторонний человек. После этого психологического срыва работа режиссера перестала удовлетворять Евгения Васильевича.
— Если я подвожу актера исподволь к правильному решению, к красивому рисунку роли, то неужели и сам не смогу снова вернуться на актерскую стезю, — продолжал размышлять он. — Видно режиссура перестала быть моим кровным делом. Буду играть любые роли. Даже самые маленькие, эпизодические. Так он и сделал. Правда, как говорят артисты, не бывает маленьких ролей, если её играет большой актер. Играл эпизодические роли, а радость творчества была не меньшей, чем от большой, от главной роли. На главную роль влияет много факторов: драматургия сценария, хорошо прописанный в нем характер героя, симпатии зрителей. Поэтому эпизодическую роль сыграть ярко и неповторимо гораздо труднее, чем главную. Поэтому и радовался теперь своему успеху Евгений Васильевич больше, чем прежде.
Перестал Батурин сетовать и на то, что звездная судьба обошла его стороной. Переболел звездной болезнью, получил хороший иммунитет против неё. Есть в спорте спринтеры и стайеры. Одни быстро становятся чемпионами, но так же быстро и исчезают из большого спорта. Вторые чаще всегда и остаются только вторыми. Им всегда не хватает доли секунды до чемпионского звания. Но они, немного переждав неудачу, вновь обувают кроссовки и становятся на беговую дорожку, запасаясь терпением, чтобы бежать долго и упорно. Батурин из таких актеров. Но если глубже взглянуть на эту проблему, то интересная вещь получится. Рекорд бегунов братьев Знаменских побит давным-давно. Имена целой плеяды новых победителей мало кто сейчас помнит, а забег в честь братьев Знаменских проходит ежегодно. И в нем участвуют спортсмены из всех стран мира.
Эпилог
Но сколько бы ты долго не бежал, приходит финиш. Подошла пенсия. На пенсии просидел Батурин недолго. Как-то повстречал Оршанского, который возглавлял тогда вновь образованный театр для детей и молодёжи.
— Ну, что, Витя, — обратился к нему Евгений Васильевич, — дашь мне хоть немного поиграть у тебя в труппе?
Оршанский замялся сначала:
— Да у меня театр — то молодежный, для пионеров, а не для пенсионеров.
Потом спохватился:
— Погодите, погодите, есть в одном спектакле колоритная роль старика. Если не возражаете, возьму вас на полставки.
Хлопнули по рукам, но их совместная деятельность началась с неудачи. Батурин не смог сделать, сыграть эпизод так, как это хотелось Оршанскому. Худрук объяснял: это надо сделать так, а это так, но актер не мог реализовать его предложения. Отдохнули, отдышались, остыли от возбуждения.
— Хорошо, попробуем ещё, — предложил Оршанский и, помедлив, добавил, — в последний раз.
Евгений Васильевич не стал испытывать судьбу, отбросил все эксперименты и сыграл, как играл когда-то прежде, как сам понимал в начале карьеры. Роль старика Батурин получил.
Беседа наша с Евгением Васильевичем заканчивалась, и я спросил его:
— А вот вы в 95 не попытались бы сыграть двадцатилетнего юношу?
— Запросто, — нисколько не задумываясь, быстро ответил он. — Когда мне было 45, заболела травести, невысокого роста женщина, играющая мальчишек. Режиссер и предложил сыграть вместо неё хулиганистого подростка.
— Сыграй, Женя. Спасай спектакль. Нет другого выхода.
На подростка Батурин тогда явно не тянул, но выход нашел простой — все поступки мальчишки должны быть органичными. Выскочил Евгений Васильевич в трусиках и белой рубашке, с пионерским галстуком, играя, пиная футбольным мячом. Реакция зрителей была соответствующая.
— Ха-ха-ха! — покатились они от смеха.
Но Батурин невозмутимо делал все так, как это делал бы 12-летний хамоватый мальчик. Грубил бабушке, убегал, испугавшись старшего брата, который был ниже его ростом, заискивал со старшей сестрой. Когда Евгений Васильевич уходил со сцены, то услышал бурные и продолжительные аплодисменты.
Владимир Крайнев